Иван Охлобыстин.

Иван Охлобыстин с дочерью Варей

По Охлобыстину как-то сразу понятно, что он говорит начистоту. Не лукавит, не уходит от ответа. Он скептик, но при этом очень солнечный. Если бы не внимательный взгляд, который он время от времени бросает на собеседника, в какие-то моменты можно было бы заподозрить в нем человека одержимого. С ним хочется поговорить о серьезных вещах — об устройстве мира как минимум. Почему-то кажется, что он в этом кое-что понимает. Но Охлобыстин молниеносно сбивает первоначальный настрой рассказом о шиншиллах Клаусе и Мартине, которые уже несколько лет живут в его семье.

- Мы с детьми купили шиншилл. А Оксана сказала, что она в таком случае морскую свинку возьмет. И взяла Клепу, Клеопатру. Причем мы сначала думали, что девка, а потом у нее яйца выросли. Это самое добродушное существо на свете. Она понимает, что ее любят: чешут, хорошо кормят. Выпустили ее однажды в огороде, так у нее чуть приступ не случился от обилия вкусноты.
Она с шиншиллами дружит?
Нет, им нельзя. Шиншиллы лают даже друг на друга. Мартин поначалу был добрый, выбегал из клетки, ползал по мне, давал себя погладить. А потом пришел Клаус и научил его плохому.
Вы знаете, шиншиллы с морскими свинками окончательно сбивают с толку. Вы вообще кто? Писатель, сценарист, актер, священник, отец, заводчик домашних животных?..
Это, наверное, самый сложный вопрос в моей жизни. Я всегда зависаю, когда заполняю в бюллетенях графу «род деятельности». Если по-честному, то писать в этой строчке нужно много — практически все, что вы перечислили. Во мне сосуществуют и священник, и сценарист, и актер в той или иной степени, и спортсмен. Отец — это выше всего остального. Вообще я бы не рекомендовал потомкам писать мою биографию. Иначе как брехней это сложно будет назвать.
А вы сами автобиографию могли бы написать?
Серьезную автобиографию я бы из деликатности писать не стал. А очередной сборник армейских баек никому не нужен.
Вам нравится то, чем вы занимаетесь? Мне все нравится. Сейчас нравится работать в проекте «Интерны» — там команда замечательная. Может, это покажется ненормальным, но я даже в спортивный зал иду с замиранием сердца (Охлобыстин на протяжении нескольких лет занимается кикбоксингом. — Прим. ОК!), потому что это некий мир со своими легендами, и я по-детски горжусь, что принадлежу к нему. Я понимаю, что великим борцом мне не стать — мне это и не нужно. Надежда стать великим — это не больше чем временная лесть самому себе. А что касается священнослужения, то мне еще многому учиться надо и совершенствовать себя.
Как вы пришли к священнослужению? Я верующий человек, воцерковленный, уже шесть-семь лет плотно, системно посещающий церковь, все строго соблюдающий, преодолевший период неофитства, охлаждения, период умственного пленения... Я пришел к тому, что стал человеком, осознающим, что он христианин. Мне было 33 года, когда архиерей предложил мне стать священником. Я тогда понимал, что я сомнительная фигура для такого рода операций. Но как я мог отказаться? Для человека, который считает себя религиозным, священнослужение и есть самое главное, к чему он стремится. Это было предложение, от которого невозможно отказаться.
Как это — просто взял и предложил?
Это случайно получилось. Мы встретились на перроне — такой, знаете, синдром полустанка, когда незнакомому человеку рассказываешь больше, чем позволяешь себе с близкими людьми. Исповедуешься по-бытовому где-нибудь на платформе 140-го километра. Архиерей рассказал мне о своей жизни: о матери-пенсионерке, с которой жил во время войны, о занятиях боксом и шахматах. В шахматы он меня обыграл, кстати. А потом я рассказал ему о себе. Он меня выслушал и говорит: «Плохо, что ты не на своем месте, ты должен быть священником». Я ему говорю: «Ну вы понимаете, что при моем реноме вряд ли какой-то архиерей согласится положить меня во священники». Он говорит: «Я решусь. Ничего такого в тебе не вижу, честный христианин. Жизнь, конечно, не ахти какая, но ангелы ведь только на небе. Съездишь в Среднюю Азию (он сам был оттуда), поучишься, а потом приедешь сюда». После этого разговора я возвращаюсь домой и говорю жене: «Оксана, мы, судя по всему, уезжаем в Среднюю Азию. Я стану священником. Жить будем впроголодь, дети наши будут невоспитанны — ну, в общем, бытовой кирдык и духовный Эльбрус».
А она что? Она подумала и сказала: «Я помню, кому отдала свой большой чемодан, — Маринке!» (Смеется.) То есть даже не дрогнула. Мы действительно уехали на какое-то время, а потом вернулись обратно в Москву.
Быть священником — сложно? Бывают, что называется, издержки производства?
Это бесконечно сложно. Основное время занимает общение с людьми. А люди, как кошки, чувствуют, когда ты искренне заинтересован в их рассказе, а когда по работе. Если сопереживаешь по-настоящему, это изматывает. У тебя бывает, когда к тебе приходит подруга и выкладывает, что у нее в жизни накопилось, и ты переживаешь, искренне, потому что любишь подругу? Но после разговора тебе самой становится тоскливо. А у священника в день до 50 человек — и всем нужно сочувствие. Это бесконечное внутреннее изнурение.
А почему люди именно к вам приходят?
Мне от природы легко дается общение. Наверное, потому, что я скептик, причем смешливый. (Улыбается.) Со мной им легко. К тому же я из себя не очень много представляю, и человек, который со мной общается, понимает, что я не ставлю себя выше его. Искренности больше. А если один искренний, второй будет искренним в ответ, тогда и диалог короче и интереснее. Сразу по сути. Как старые друзья, которые встречаются лет через десять и продолжают беседу с того слова, на котором остановились.
А какие люди вам чаще встречаются?
Хорошие. Глупые, правда, бывают, беспокойные. Но это все из детства. Детский страх остаться без мамы. Наблюдала когда-нибудь, как на детской площадке ребенка оставляют в песочнице, он в радиусе двух метров маму не видит и плакать начинает? А она на самом деле рядом стоит.
Вы что-то новое о жизни узнали после того, как в церковь пришли?
Нет, я все раньше знал. Не хочу сказать, что я какой-то особенный. Мы с рождения знаем, что хорошо и что плохо. Это не вопрос религии. Религия ниже. Это некое базисное знание, которое позволяет нам практически по любому вопросу принимать правильное решение. Противоречия, появляющиеся потом в человеке, — это отклонения, которые могут быть вызваны разными причинами. У меня взгляды на мир почти не изменились. Я, например, как относился к женщине до священства, так же и отношусь — с бесконечным восхищением. Для меня сама возможность порождения жизни… Понимаешь, получается, что мужики — это всего лишь дополнительная деталь в эволюционном процессе.
Ой, вот про эволюционный процесс поподробнее… А что ты удивляешься? В нашей традиции религия никогда не противоречила науке. Неважно, круглая Земля или квадратная, идее божественного сотворения мира это не мешает.
А круг общения у вас изменился после принятия сана? Друзья те же остались. Дружба — это такая штука… Тут многое завязано на возможности жертвы ради кого-то. Вот любовь, она безмерна, возможность жертвы аж до смерти. (Разводит широко руки.) Дружба — аж до смерти... но по ситуации. Приятельские отношения — аж до увечья, но тоже по ситуации. (Смеется.) Вот такая кровавая пирамида. И у всех людей она одинакова. Церковь в этом смысле ничего изменить не может. А дополнительное ощущение, которое появилось, — это ответственность. Поначалу на службе были скорее романтические эмоции. Когда стоишь у престола, ведешь службу... Это вдохновенное желание веры сродни духовному пьянству, эйфории.
А почему после «Царя» вы попросили снять с вас сан? А потому, что я люблю религиозный институт. И поскольку я являюсь источником возможной критики, через меня могут критиковать церковь в целом. Де-юре все в порядке: съемки фильма, насколько мне известно, были одобрены церковью. Но «Царь» все равно вызвал критику. Причем со стороны священников, которых я безгранично уважаю. В частности, протоиерей Дмитрий Смирнов сказал что-то вроде: а Иван Иванович мне не понравился! А я этого человека больше чем уважаю. Он мне может в лицо плюнуть, я все равно буду ему преданно в глаза смотреть, потому что он — обалденный. Он очень хороший человек. И такой, который правду скажет. И когда поднялся этот шум вокруг фильма, я задумался: да, если отбросить все лишнее — интриги, пиар, — рассуждать сухо, получается, что какая-то часть публики все же искушается, а значит, критика оправданна. Что делать? Я написал патриарху письмо, где объяснил, что мой эксперимент по части совмещения зарабатывания денег и священнослужения не удался. И поэтому, чтобы избежать критики церкви, меня надо дистанцировать. Пока я снимаюсь, я не имею права венчать, исповедовать и так далее.