Автор: Кирилл Сорокин
"Rolling Stone", №33
Корреспондент Rolling Stone провел три дня в компании православного священника, агента Интерпола, сценариста и актера Ивана Охлобыстина, побывав вместе с ним и его многодетным семейством на рождественской службе и новогодней елке в клубе Sexton.
«Извините, в центр я не поеду, центр — это ад! Мне проще в Псков поехать, туда хоть добраться можно, — смеется в трубку отец Иоанн. — Можно, конечно, и на метро, но не хочется перед Новым годом опускаться под землю. В два у меня родительское собрание, но долго ругать не будут, так что давайте часа в три».
На следующий день мы встречаемся в уютном ресторанчике неподалеку от метро «Аэропорт». Родительское собрание отменили, Охлобыстин уже отвез детей на кикбоксинг и ждет меня. «Читаю предсмертное письмо Саддама Хусейна», — сообщает мне он, отрываясь от экрана своего КПК.
«Котята мои раньше занимались айкидо и тайским боксом, а теперь, почерпнув все необходимое, перешли на кикбоксинг, — с гордостью рассказывает Охлобыстин, когда я осведомляюсь, не шутка ли это. — Потом я, наверное, похожу с ними на танцы, хочу, чтобы танцевать научились. Вальс — для выпускного вечера, танго — для редкого танца с супругом в далеком зарубежном ресторане, а фанданго — база для всех клубных танцев. Ну а кикбоксинг — гарантия того, что мужья у них будут непьющие и работящие. Я же не всегда за ними буду таскаться с помповым ружьем за плечами».
Выясняется, что у самого Охлобыстина — черный пояс по айкидо и карате. «Честно говоря, я пошел заниматься из жадности: у меня такое количество детей, что если я каждому из них найму более-менее порядочного инструктора, то по миру пойду, — смеется он. — С возрастом у меня проявились аврамические тенденции и тяга к цыганскому табору, золотым зубам и бессмысленным и некрасивым золотым украшениям, чего я себе пока не позволяю, но думаю, с течением времени это окончательно проявится».
Вообще у отца Иоанна и его супруги матушки Ксении, в миру — актрисы Оксаны Арбузовой, сыгравшей главную роль в советской социальной драме «Авария — дочь мента», шестеро детей. Когда я спрашиваю, сколько им лет, Охлобыстин неуверенно отвечает: «Анфисе десять, Дусе девять, Варе семь, потом идет Вася, ему шесть, потом Иоанна, ей четыре, а Савве — восемь месяцев».
Я замечаю, что Охлобыстин — передовик путинской программы по повышению рождаемости в стране. «Нет, у меня своя программа — трехступенчатый демографический план трех поколений, как ракета «Союз». А вообще все многодетные отцы — с бегающими глазами. И всем снятся одинаково душегубские, изуверские сны: Новорижское шоссе, дробовик, фура, груженная оргтехникой, ни одного свидетеля в живых и фраза: «А что с этим? Как что? Он видел нас в лицо!» — нормальный такой многодетный поповский сон», — хохочет Охлобыстин.
Формальный повод для нашей встречи — выход в прокат фильма «Параграф 78», снятого по сценарию Охлобыстина. С тех пор как шесть лет тому назад он получил благословение патриарха и был рукоположен в сан священника, он практически перестал появляться на экране, некоторое время давал интервью только с благословения патриархии, и мало кто понимал, чем он занимается на самом деле. Некоторые даже всерьез утверждали, что отец Иоанн торгует церковной землей.
«Нет. К сожалению, у меня никогда не было административного ресурса. И если бы началась война, то меньше всего мне светила бы слава Александра Македонского. Я это понял, еще когда был режиссером и монтировал свой первый полнометражный фильм — тогда я неожиданно осознал, что один глаз у меня смотрит прямо, а другой — влево. До того устал всех собирать! — Иван прерывается, чтобы заказать себе зеленого чая. — Организовывать пьющих осветителей, нервного оператора, не гетеросексуальных, как правило, артистов и психованного директора, у которого постоянно кончаются деньги, — это ужас какой-то».
После паузы он продолжает: «Так что никакой землей я не торгую, а служу в церкви — крещу, венчаю, освящаю помещения, отпеваю, но за это деньги не беру, принципиально зарабатываю литературой. Хотя нет, вру — иногда все-таки беру. Но только когда либо невозможно отказать, либо сумма уж больно приличная. А так — только литература».
Охлобыстин задумывается и, помолчав немного, говорит: «Мой папа жил в постоянных разъездах и за все время лишь однажды принял участие в моем воспитании. Мама — а она все выражает бурно, сицилийская женщина такая — долго вдалбливала ему в мозг, что у меня плохие оценки по русскому языку. В итоге папа предпринял решительный поступок — он принес учебник русского языка, по которому я получил двойку, соевый соус и заставил меня сожрать все это дело. И я, еще отрок, в четвертом классе, целый день ел и плакал.
От папы я такого изуверства не ожидал. Но с тех пор, кстати, у меня хорошо с русским языком. Вообще он очень смешной человек был. За несколько месяцев до смерти — а я был уже энергичным отроком к тому моменту и активно занимался жульническим бизнесом — я прихожу к папе. Он у меня бывший офицер, военный хирург, красавец. Он буквально за два месяца до смерти перестал быть красавцем, сразу в ветхозаветного старца превратился. Он смотрел на меня, смотрел и вдруг говорит: «Иван, ты любишь золото?» Я говорю: «Очень!» Причем искренне, отец же, чего врать? Он говорит: «На», — и клянусь! — Зуб золотой выломал и мне отдал».
В 2001 году Охлобыстин, известный в первую очередь своими сценариями юродивых комедий «ДМБ» и «Даун Хаус», был награжден Путиным именными золотыми часами «За заслуги перед Отечеством» — то ли за серию телефильмов «Жития святых», то ли за репортажи из воюющей Сербии, сделанные для программы «Канон». Однако эти часы Охлобыстин не носит. «Они плохие! Они очень плохие! — едва сдерживая смех, говорит Иван. — Золотые, с камнем, и помимо того, что там ремешок — дрянь просто, они еще ходят неверно. И сделаны некрасиво. Признаться честно, я люблю часы Zenith. Обычные швейцарские часы. За их качество и за двадцать восемь тысяч полуколебаний в секунду».
«А ношу в основном Breitling Colt. Я люблю часы. В них есть определенная мистика. Это предмет, который мерит то, чего нет. У меня есть несколько фишек, в том числе часы и мобильные телефоны, которые я храню в сейфе. Если что-то в него не помещается — значит эта вещь в многодетной семье бессмысленная, и у нее, скорее всего, уже обгрызаны все углы. Я обожаю Интернет, но не могу себе позволить «выделенку» — провода перегрызаются детьми. Они колют такую плитку, какую кувалдой не разобьешь. Поэтому у меня восемь сейфов и связка ключей, с которой я сплю, злобно сжав пальцы на ногах. Там все — оружие, телефоны, мобильные, часы — то есть всякие маленькие гаджеты, которые можно спрятать. Если бы не сейф, я бы весь был обвешан ключами, звенел бы и тикал».
Я завожу разговор о журнале «Столица», для которого в конце 90-х Охлобыстин делал разнообразные репортажи: ходил, например, по метро с табличкой «Пропил деньги на стиральную машину. Жена убьет» и просил милостыню. «Еще была «Киллер раскаялся, помогите начать новую жизнь», — говорит Охлобыстин. — Но больше всего денег я собрал, как ни странно, расхаживая в шикарной дубленке, перстне с гигантским сапфиром и табличкой «Не работал и не хочу, подайте на красивую жизнь». Но кончилось все это весьма печально: главный редактор «Столицы» стал главным редактором «Крокодила», один из ведущих публицистов написал книгу о Ходорковском «Узник тишины», другой — книгу под еще более неприличным названием — «Я Путина видел». Святых выноси! Бордель, короче говоря. Не думал я, что так прискорбно все это закончится».
Когда я замечаю, что Панюшкин совсем недавно умудрился поработать в журнале Gala, отец Иоанн хохочет: «Gala? Аллилуйя! Там ему и место, вместе с «узником тишины» и тем человеком, который видел Путина. И смех, и грех ведь, ужас! А так все респектабельно начиналось».
Неделю спустя я созваниваюсь с отцом Иоанном и прошу у него разрешения приехать к нему на службу, а заодно сделать несколько снимков. Он легко соглашается, и в канун Рождества мы с фотографом и фоторедактором отправляемся на вечернюю службу в храм на Софийской набережной, что напротив колокольни Ивана Великого. Чуть позже появляется и Охлобыстин: все его шестеро детей, матушка и он сам выбираются из зеленой «Нивы».
«Дети учатся в церковно-приходской школе у отца Стефана в Троице-Лыкове. Периодически мы с ним пересекаемся, хохочем, у него прекрасное чувство юмора. И школа отличная. Кстати, я был противником церковно-приходского обучения, у меня оно ассоциировалось с чем-то убогим. На самом деле — мама родная! — я уже давно не понимаю, что они изучают, Оксана сама разбирается, — говорит Охлобыстин, кивая в сторону супруги, которая пытается совладать с оравой скачущих вокруг нее детей. — Как выяснилось позже, она была права, что так яростно ее отстаивала. Тамошние родительские собрания меньше всего напоминают собрания церковно-приходской школы, больше это похоже на «Птюч» середины бурлящих 90-х — такая интересная, цветастая картинка».
Я интересуюсь, что Охлобыстин думает о введении основ православия в качестве обязательного школьного предмета. «Я против. Вопрос вероисповедания весьма деликатен, и ничего, кроме отвращения, мы привить не сможем, такие вещи не делаются штурмовым методом. Потом, православие само по себе не подразумевает жесткой доминации. Почему, предположим, с тем опытом, который есть у православной церкви, мы не уговариваем поднимать на стадионах гири, как протестанты: «Я поднял гирю с Иисусом Христом, теперь я поднимаю вторую гирю», — отец Иоанн усмехается, разглядывая носы своих ботинок-казаков, торчащих из-под рясы. — Это абсурд, мы очень деликатно относимся к вопросу привлечения человека к вере. И не считаем, что являемся институтом верующих людей — мы являемся институтом людей, стремящихся к вере. Иначе, будь мы верующими, мы бы горы двигали, по словам того же Христа. Но ландшафт, как видите, не меняется. Насиловать мы никого не можем».
К церкви начинают подтягиваться прихожане, мы заканчиваем разговор и перемещаемся внутрь. Уже в полтретьего ночи, когда служба близится к концу, детям начинают раздавать подарки, и матушка Охлобыстина кричит: «Вы ведь постились! Сейчас опять наедитесь до обморока, что я с вами делать буду?»
В следующий раз мы встречаемся в байк-клубе Sexton. «Нюша, слезь оттуда! Если что, я тебя в травмпункт не повезу, легче новую сделать!» — с притворной строгостью отчитывает одну из дочек отец Иоанн — она забралась на одну из мудреных металлических конструкций, коих в избытке на огороженной, как средневековый замок, территории клуба. Мы приехали сюда на новогоднюю елку. Как говорит Охлобыстин, дети быстро поняли, что байкеры на самом деле сентиментальны. Теперь дети сидят у них на коленях, дергают за бороды и массивные серьги, а те покупают им конфеты, а кое-кто порывается предложить виски.
«Девочек я учу так: когда замуж выйдете, то всегда должны помнить, что главное — это обеспечить папу, — рассказывает Охлобыстин, пока его снимает фотограф в индустриальном антураже Sexton. — Я вбиваю им в головы несколько истин, кроме основополагающих догматически-богословских, например, что, как это ни печально, лучшие друзья девочек — это действительно бриллианты. У нас договоренность такая: я их балую только для того, чтобы они потом баловали меня. На каждой из них лежит обязанность: на Анфисе — дом и самолет, на Дусе — дом и машина, на Варе — дом и яхта. У них есть фотографии, как это примерно должно выглядеть, чтобы девочки мои запомнили, что именно папа любит. Чтобы не было никакой ерунды вроде Lamborghini, потому что у меня, как у колхозника, это ассоциируется с мотоциклом — мы, колхозники, обычно такие вещи в сарае к стене ставим».
Помимо прочего отец Иоанн — официальный капеллан клуба «Ночные волки». Как говорит Охлобыстин, в скором времени здесь, по соседству с инфернальной громадой Sexton, должны построить церковь, все уже согласовано с патриархией. «Когда кто-то разбивается, главная проблема пастыря в том, что уже в самом начале отпевания в церкви половина пьяных, — тихо говорит Охлобыстин, проходя мимо рядов многочисленных мотоциклов. — К концу разве что от покойника и пастыря не пахнет. Но это прекрасная аудитория».
«Когда они в первый раз приехали, я Хирургу сказал: «Хирург, ну ты знаешь, что в церкви курить нельзя, бабы — в шапках, а мужики — без». Потом подошел к стоянке на набережной и попросил убрать машины, начальник охраны лишь улыбнулся язвительно, а на следующий день уже бегал за мной с белым лицом. Они ведь как приезжают: стоят два «Лексуса», а между ними — «Урал». Пройти нельзя, зато удобно: ручки есть куда облокотить. Они прямо через капот прыгают, зайки, — и в церковь молиться. Хорошие зайки. А рядом староста бегает из храма: «Ой как хорошо, как монастырь, живой монастырь», — они же с бородами все, здоровые».
«Сумбурный получится образ из этого интервью», — задумчиво говорит Охлобыстин, когда мы уже собираемся прощаться. Дети ждут его в машине, он обещал отвезти их в «Макдоналдс». Мы подходим к автомобилю, и отец Иоанн вспоминает историю, которая, по-видимому, должна меня дезориентировать окончательно: «Знаете, у меня были однажды неприятности в одной европейской стране, которые закончились моим задержанием. В далекие-далекие времена. Произошли некие несогласия по одному богословскому поводу. Одному полицейскому я сломал ключицу, другому — левое запястье, а они, охальники, меня на двадцать часов заперли в ихней тюрьме, вместе с отпетыми уголовниками. Кстати, душевнейшие люди. Жаль, я не знаю испанского — обратил бы, как пить дать обратил. Я был борец за веру, но — прости, Господи! — экзальтированный борец за веру, вооруженный. В общем, полицейские нашли у меня удостоверение Интерпола, а уж про то, что я пастырь Божий, я не стал им говорить, чтобы окончательно не запутать. И так очень сумбурный образ».
Охлобыстин улыбается и добавляет: «Я сотрудничаю с Интерполом номинально, то есть должен сотрудничать. Но мы действительно помогаем органам: например, своими силами искореняем пьянство и наркоманию. У нас есть такой тушинский сговор попов, ментов и бандитов».
Охлобыстин неожиданно останавливается и выдает: «Я же говорю — сумбурный образ! А ведь если когда-нибудь придется писать автобиографический роман, половина откликов, знаете, какой будет? Брехня!»
"Rolling Stone", №33
Корреспондент Rolling Stone провел три дня в компании православного священника, агента Интерпола, сценариста и актера Ивана Охлобыстина, побывав вместе с ним и его многодетным семейством на рождественской службе и новогодней елке в клубе Sexton.
«Извините, в центр я не поеду, центр — это ад! Мне проще в Псков поехать, туда хоть добраться можно, — смеется в трубку отец Иоанн. — Можно, конечно, и на метро, но не хочется перед Новым годом опускаться под землю. В два у меня родительское собрание, но долго ругать не будут, так что давайте часа в три».
На следующий день мы встречаемся в уютном ресторанчике неподалеку от метро «Аэропорт». Родительское собрание отменили, Охлобыстин уже отвез детей на кикбоксинг и ждет меня. «Читаю предсмертное письмо Саддама Хусейна», — сообщает мне он, отрываясь от экрана своего КПК.
«Котята мои раньше занимались айкидо и тайским боксом, а теперь, почерпнув все необходимое, перешли на кикбоксинг, — с гордостью рассказывает Охлобыстин, когда я осведомляюсь, не шутка ли это. — Потом я, наверное, похожу с ними на танцы, хочу, чтобы танцевать научились. Вальс — для выпускного вечера, танго — для редкого танца с супругом в далеком зарубежном ресторане, а фанданго — база для всех клубных танцев. Ну а кикбоксинг — гарантия того, что мужья у них будут непьющие и работящие. Я же не всегда за ними буду таскаться с помповым ружьем за плечами».
Выясняется, что у самого Охлобыстина — черный пояс по айкидо и карате. «Честно говоря, я пошел заниматься из жадности: у меня такое количество детей, что если я каждому из них найму более-менее порядочного инструктора, то по миру пойду, — смеется он. — С возрастом у меня проявились аврамические тенденции и тяга к цыганскому табору, золотым зубам и бессмысленным и некрасивым золотым украшениям, чего я себе пока не позволяю, но думаю, с течением времени это окончательно проявится».
Вообще у отца Иоанна и его супруги матушки Ксении, в миру — актрисы Оксаны Арбузовой, сыгравшей главную роль в советской социальной драме «Авария — дочь мента», шестеро детей. Когда я спрашиваю, сколько им лет, Охлобыстин неуверенно отвечает: «Анфисе десять, Дусе девять, Варе семь, потом идет Вася, ему шесть, потом Иоанна, ей четыре, а Савве — восемь месяцев».
Я замечаю, что Охлобыстин — передовик путинской программы по повышению рождаемости в стране. «Нет, у меня своя программа — трехступенчатый демографический план трех поколений, как ракета «Союз». А вообще все многодетные отцы — с бегающими глазами. И всем снятся одинаково душегубские, изуверские сны: Новорижское шоссе, дробовик, фура, груженная оргтехникой, ни одного свидетеля в живых и фраза: «А что с этим? Как что? Он видел нас в лицо!» — нормальный такой многодетный поповский сон», — хохочет Охлобыстин.
Формальный повод для нашей встречи — выход в прокат фильма «Параграф 78», снятого по сценарию Охлобыстина. С тех пор как шесть лет тому назад он получил благословение патриарха и был рукоположен в сан священника, он практически перестал появляться на экране, некоторое время давал интервью только с благословения патриархии, и мало кто понимал, чем он занимается на самом деле. Некоторые даже всерьез утверждали, что отец Иоанн торгует церковной землей.
«Нет. К сожалению, у меня никогда не было административного ресурса. И если бы началась война, то меньше всего мне светила бы слава Александра Македонского. Я это понял, еще когда был режиссером и монтировал свой первый полнометражный фильм — тогда я неожиданно осознал, что один глаз у меня смотрит прямо, а другой — влево. До того устал всех собирать! — Иван прерывается, чтобы заказать себе зеленого чая. — Организовывать пьющих осветителей, нервного оператора, не гетеросексуальных, как правило, артистов и психованного директора, у которого постоянно кончаются деньги, — это ужас какой-то».
После паузы он продолжает: «Так что никакой землей я не торгую, а служу в церкви — крещу, венчаю, освящаю помещения, отпеваю, но за это деньги не беру, принципиально зарабатываю литературой. Хотя нет, вру — иногда все-таки беру. Но только когда либо невозможно отказать, либо сумма уж больно приличная. А так — только литература».
Охлобыстин задумывается и, помолчав немного, говорит: «Мой папа жил в постоянных разъездах и за все время лишь однажды принял участие в моем воспитании. Мама — а она все выражает бурно, сицилийская женщина такая — долго вдалбливала ему в мозг, что у меня плохие оценки по русскому языку. В итоге папа предпринял решительный поступок — он принес учебник русского языка, по которому я получил двойку, соевый соус и заставил меня сожрать все это дело. И я, еще отрок, в четвертом классе, целый день ел и плакал.
От папы я такого изуверства не ожидал. Но с тех пор, кстати, у меня хорошо с русским языком. Вообще он очень смешной человек был. За несколько месяцев до смерти — а я был уже энергичным отроком к тому моменту и активно занимался жульническим бизнесом — я прихожу к папе. Он у меня бывший офицер, военный хирург, красавец. Он буквально за два месяца до смерти перестал быть красавцем, сразу в ветхозаветного старца превратился. Он смотрел на меня, смотрел и вдруг говорит: «Иван, ты любишь золото?» Я говорю: «Очень!» Причем искренне, отец же, чего врать? Он говорит: «На», — и клянусь! — Зуб золотой выломал и мне отдал».
В 2001 году Охлобыстин, известный в первую очередь своими сценариями юродивых комедий «ДМБ» и «Даун Хаус», был награжден Путиным именными золотыми часами «За заслуги перед Отечеством» — то ли за серию телефильмов «Жития святых», то ли за репортажи из воюющей Сербии, сделанные для программы «Канон». Однако эти часы Охлобыстин не носит. «Они плохие! Они очень плохие! — едва сдерживая смех, говорит Иван. — Золотые, с камнем, и помимо того, что там ремешок — дрянь просто, они еще ходят неверно. И сделаны некрасиво. Признаться честно, я люблю часы Zenith. Обычные швейцарские часы. За их качество и за двадцать восемь тысяч полуколебаний в секунду».
«А ношу в основном Breitling Colt. Я люблю часы. В них есть определенная мистика. Это предмет, который мерит то, чего нет. У меня есть несколько фишек, в том числе часы и мобильные телефоны, которые я храню в сейфе. Если что-то в него не помещается — значит эта вещь в многодетной семье бессмысленная, и у нее, скорее всего, уже обгрызаны все углы. Я обожаю Интернет, но не могу себе позволить «выделенку» — провода перегрызаются детьми. Они колют такую плитку, какую кувалдой не разобьешь. Поэтому у меня восемь сейфов и связка ключей, с которой я сплю, злобно сжав пальцы на ногах. Там все — оружие, телефоны, мобильные, часы — то есть всякие маленькие гаджеты, которые можно спрятать. Если бы не сейф, я бы весь был обвешан ключами, звенел бы и тикал».
Я завожу разговор о журнале «Столица», для которого в конце 90-х Охлобыстин делал разнообразные репортажи: ходил, например, по метро с табличкой «Пропил деньги на стиральную машину. Жена убьет» и просил милостыню. «Еще была «Киллер раскаялся, помогите начать новую жизнь», — говорит Охлобыстин. — Но больше всего денег я собрал, как ни странно, расхаживая в шикарной дубленке, перстне с гигантским сапфиром и табличкой «Не работал и не хочу, подайте на красивую жизнь». Но кончилось все это весьма печально: главный редактор «Столицы» стал главным редактором «Крокодила», один из ведущих публицистов написал книгу о Ходорковском «Узник тишины», другой — книгу под еще более неприличным названием — «Я Путина видел». Святых выноси! Бордель, короче говоря. Не думал я, что так прискорбно все это закончится».
Когда я замечаю, что Панюшкин совсем недавно умудрился поработать в журнале Gala, отец Иоанн хохочет: «Gala? Аллилуйя! Там ему и место, вместе с «узником тишины» и тем человеком, который видел Путина. И смех, и грех ведь, ужас! А так все респектабельно начиналось».
Неделю спустя я созваниваюсь с отцом Иоанном и прошу у него разрешения приехать к нему на службу, а заодно сделать несколько снимков. Он легко соглашается, и в канун Рождества мы с фотографом и фоторедактором отправляемся на вечернюю службу в храм на Софийской набережной, что напротив колокольни Ивана Великого. Чуть позже появляется и Охлобыстин: все его шестеро детей, матушка и он сам выбираются из зеленой «Нивы».
«Дети учатся в церковно-приходской школе у отца Стефана в Троице-Лыкове. Периодически мы с ним пересекаемся, хохочем, у него прекрасное чувство юмора. И школа отличная. Кстати, я был противником церковно-приходского обучения, у меня оно ассоциировалось с чем-то убогим. На самом деле — мама родная! — я уже давно не понимаю, что они изучают, Оксана сама разбирается, — говорит Охлобыстин, кивая в сторону супруги, которая пытается совладать с оравой скачущих вокруг нее детей. — Как выяснилось позже, она была права, что так яростно ее отстаивала. Тамошние родительские собрания меньше всего напоминают собрания церковно-приходской школы, больше это похоже на «Птюч» середины бурлящих 90-х — такая интересная, цветастая картинка».
Я интересуюсь, что Охлобыстин думает о введении основ православия в качестве обязательного школьного предмета. «Я против. Вопрос вероисповедания весьма деликатен, и ничего, кроме отвращения, мы привить не сможем, такие вещи не делаются штурмовым методом. Потом, православие само по себе не подразумевает жесткой доминации. Почему, предположим, с тем опытом, который есть у православной церкви, мы не уговариваем поднимать на стадионах гири, как протестанты: «Я поднял гирю с Иисусом Христом, теперь я поднимаю вторую гирю», — отец Иоанн усмехается, разглядывая носы своих ботинок-казаков, торчащих из-под рясы. — Это абсурд, мы очень деликатно относимся к вопросу привлечения человека к вере. И не считаем, что являемся институтом верующих людей — мы являемся институтом людей, стремящихся к вере. Иначе, будь мы верующими, мы бы горы двигали, по словам того же Христа. Но ландшафт, как видите, не меняется. Насиловать мы никого не можем».
К церкви начинают подтягиваться прихожане, мы заканчиваем разговор и перемещаемся внутрь. Уже в полтретьего ночи, когда служба близится к концу, детям начинают раздавать подарки, и матушка Охлобыстина кричит: «Вы ведь постились! Сейчас опять наедитесь до обморока, что я с вами делать буду?»
В следующий раз мы встречаемся в байк-клубе Sexton. «Нюша, слезь оттуда! Если что, я тебя в травмпункт не повезу, легче новую сделать!» — с притворной строгостью отчитывает одну из дочек отец Иоанн — она забралась на одну из мудреных металлических конструкций, коих в избытке на огороженной, как средневековый замок, территории клуба. Мы приехали сюда на новогоднюю елку. Как говорит Охлобыстин, дети быстро поняли, что байкеры на самом деле сентиментальны. Теперь дети сидят у них на коленях, дергают за бороды и массивные серьги, а те покупают им конфеты, а кое-кто порывается предложить виски.
«Девочек я учу так: когда замуж выйдете, то всегда должны помнить, что главное — это обеспечить папу, — рассказывает Охлобыстин, пока его снимает фотограф в индустриальном антураже Sexton. — Я вбиваю им в головы несколько истин, кроме основополагающих догматически-богословских, например, что, как это ни печально, лучшие друзья девочек — это действительно бриллианты. У нас договоренность такая: я их балую только для того, чтобы они потом баловали меня. На каждой из них лежит обязанность: на Анфисе — дом и самолет, на Дусе — дом и машина, на Варе — дом и яхта. У них есть фотографии, как это примерно должно выглядеть, чтобы девочки мои запомнили, что именно папа любит. Чтобы не было никакой ерунды вроде Lamborghini, потому что у меня, как у колхозника, это ассоциируется с мотоциклом — мы, колхозники, обычно такие вещи в сарае к стене ставим».
Помимо прочего отец Иоанн — официальный капеллан клуба «Ночные волки». Как говорит Охлобыстин, в скором времени здесь, по соседству с инфернальной громадой Sexton, должны построить церковь, все уже согласовано с патриархией. «Когда кто-то разбивается, главная проблема пастыря в том, что уже в самом начале отпевания в церкви половина пьяных, — тихо говорит Охлобыстин, проходя мимо рядов многочисленных мотоциклов. — К концу разве что от покойника и пастыря не пахнет. Но это прекрасная аудитория».
«Когда они в первый раз приехали, я Хирургу сказал: «Хирург, ну ты знаешь, что в церкви курить нельзя, бабы — в шапках, а мужики — без». Потом подошел к стоянке на набережной и попросил убрать машины, начальник охраны лишь улыбнулся язвительно, а на следующий день уже бегал за мной с белым лицом. Они ведь как приезжают: стоят два «Лексуса», а между ними — «Урал». Пройти нельзя, зато удобно: ручки есть куда облокотить. Они прямо через капот прыгают, зайки, — и в церковь молиться. Хорошие зайки. А рядом староста бегает из храма: «Ой как хорошо, как монастырь, живой монастырь», — они же с бородами все, здоровые».
«Сумбурный получится образ из этого интервью», — задумчиво говорит Охлобыстин, когда мы уже собираемся прощаться. Дети ждут его в машине, он обещал отвезти их в «Макдоналдс». Мы подходим к автомобилю, и отец Иоанн вспоминает историю, которая, по-видимому, должна меня дезориентировать окончательно: «Знаете, у меня были однажды неприятности в одной европейской стране, которые закончились моим задержанием. В далекие-далекие времена. Произошли некие несогласия по одному богословскому поводу. Одному полицейскому я сломал ключицу, другому — левое запястье, а они, охальники, меня на двадцать часов заперли в ихней тюрьме, вместе с отпетыми уголовниками. Кстати, душевнейшие люди. Жаль, я не знаю испанского — обратил бы, как пить дать обратил. Я был борец за веру, но — прости, Господи! — экзальтированный борец за веру, вооруженный. В общем, полицейские нашли у меня удостоверение Интерпола, а уж про то, что я пастырь Божий, я не стал им говорить, чтобы окончательно не запутать. И так очень сумбурный образ».
Охлобыстин улыбается и добавляет: «Я сотрудничаю с Интерполом номинально, то есть должен сотрудничать. Но мы действительно помогаем органам: например, своими силами искореняем пьянство и наркоманию. У нас есть такой тушинский сговор попов, ментов и бандитов».
Охлобыстин неожиданно останавливается и выдает: «Я же говорю — сумбурный образ! А ведь если когда-нибудь придется писать автобиографический роман, половина откликов, знаете, какой будет? Брехня!»
интересный Человек...
ОтветитьУдалить